«Как часто бывает, что турок и индиец находят общий язык.
Как часто бывает, что два турка словно чужие.
Значит, язык единодушия – совсем иное дело.
Единодушие дороже единоязычия».
Джалаладдин Руми.

В настоящее время вопросы межнационального и межэтнического взаимодействия, безусловно, являются не только предметом отвлеченного академического рассмотрения. Во многих случаях они становятся средоточием политических страстей, в силу чего приобретает массовое распространение предельно упрощенная и идеологизированная их трактовка. Одним из примеров этого является сведение национального вопроса к языковому, что порождает безуспешные попытки решить сложнейший комплекс психологических, политических, культурных, экономических и социальных проблем, возникающий при взаимодействии нескольких наций, с позиций сугубо филологических. Тезис, провозглашающий язык главным и чуть ли не единственным признаком национальной идентификации и самоидентификации, прочно укоренился в массовом сознании и стал излюбленным приемом в пропагандистском арсенале многих политических сил самой различной ориентации. Имеет ли этот миф под собой какие-либо достаточные основания? В чем причина его возникновения и распространения? Каково реальное соотношение вербальных и невербальных факторов в межличностном и межнациональном общении и взаимодействии? Является ли язык единственным фактором, определяющим развитие национальной культуры? Попытка дать непредвзятые ответы на эти вопросы может привести к неожиданным, на первый взгляд, выводам.

“Одна картина имеет большую ценность, чем тысяча слов”.
Китайская пословица.

Язык является основным средством общения, передачи информации. Это положение каждый усвоил еще со школьной скамьи, если не раньше. Но подтверждается ли оно современными научными данными?
“Реально по объему принимаемой информации визуальный канал является основным”.[1]
«…16% вербальных тем, переданных по телевидению, запоминаются более чем половиной аудитории, в то время как среди визуальных тем этот процент составляет 34. При этом 69% вербальной информации пропадает, поскольку замечается менее чем третью аудитории. Это же имеет место в случае 50% аудиовизуальной информации. В случае воспоминания вербальных тем 32% испытуемых делают ошибки, 15% - в случае аудиовизуальных тем». [2]
«Итак, если содержание дает 7% информации, то голосовые характеристики – уже 38%. Максимальное же число информации дает нам внешность человека – 55%». [3]
«Экстравербальные сигналы, такие, как выражение лица, мимика, жест и т.п., играют в психотерапевтическом контакте особенно важную роль». [4]
«Письменный текст, на который мы все ориентируемся, лишен примет эмоциональности, которая по сути выступает основной составляющей воздейтвия, поскольку в процессе его требуется совершить перевод текста с языка рационального на язык эмоциональный».[5]
Все вышеприведенные мнения принадлежат специалистам в областях, связанных с практическим осуществлением межличностных коммуникаций (психотерапии, психологии, имиджелогии), подтверждаются данными исследований и значительно отличаются от голословных деклараций некоторых политиков. (Впрочем , любой публичный политик не может не знать, если не из теории, то хотя бы из собственной практики, что «…массовое сознание, вероятно, ориентировано на невербальные каналы…» [6])

«Кто радуется, не произносит слов, его радостное пение не имеет слов, это голос сердца, растворяющегося в радости и стремящегося выразить свои чувства, даже когда оно не понимает их значения».
Св. Августин

Следующий аспект рассматриваемого мифа – это представление о неразрывной связи национальной культуры и национального языка, на основе которого такая культура якобы только и может быть создана. Сразу следует заметить, что далеко не все виды и жанры искусства вообще связаны с языком в обычном смысле этого слова. Существует, разумеется, гипотеза о речевом происхождении музыкальных интонаций, но, во-первых, еще никому не удавалось воссоздать интонационную и ладовую систему, характерную для музыкального фольклора какой-либо нации, исходя из ее национального языка, во-вторых, интонационная и ладовая сторона – это далеко не исчерпывающая характеристика музыкальной системы, в-третьих, фольклор – это лишь часть национальной музыкальной культуры. Если же перейти к хореографии, изобразительным искусствам и т. д., то в них степень влияния языка еще менее заметна. Но даже не это главное. Основное возражение – это символичность любого произведения искусства в частности и символическая природа искусства в целом, его принципиальная несводимость к конкретному вербальному выражению. Архетипы, лежащие в основе национальных культур, также принципиально невербализуемы. Приводим очень краткий обзор мнений, подтверждающих данную точку зрения и детализирующих ее:
“Эстетическая идея – это…представление воображения, которое дает повод много думать, причем, однако, никакая определенная мысль, т.е. никакое понятие, не может быть адекватной ему и, следовательно, никакой язык не в состоянии полностью достигнуть его и сделать понятным”.[7]
«Эстетическое сообщение являет собою пример многозначного сообщения, которое ставит под сомнение наличие самого кода. Благодаря своему контексту, такое сообщение создает столь необычное соотношение между знаками, что нам всякий раз приходится изменять самый способ отыскания кода».[8]
«Многозначный и динамичный характер символа делает это понятие более чем близким к понятию «архетипа» К. Г. Юнга».[9]
«Символ не является знаком того, что можно выразить словами».[10]
«Семиотический подход, обладающий возможностями при изучении таких знаковых систем, которые имеют формализованный характер и существуют самостоятельно, в виде некоего словаря с соответствующей ему грамматикой, получил ограниченное поле исследования в сфере художественной, где форма неотрывна от содержания, где языки неотделимы от выражаемой ими информации и где специфический характер этой информации, связанный с включением в нее личностного момента – эмоционального, неформализуемого, не позволяет знаковой системе занять самостоятельное место, подобное словесному языку или искусственным языкам различных наук».[11]
«Любое визуальное изображение в сильной степени символично…»[12]
«Праобраз, или архетип – есть фигура, повторяющаяся на протяжении истории везде, где свободно действует человеческая фантазия».[13]
«Творческий процесс, насколько мы вообще в состоянии его проследить, складывается из бессознательного одухотворения архетипа, из его развертывания и пластического оформления вплоть до завершенности произведения искусства <…> Как у отдельных индивидов, у народов и эпох есть свойственная им направленность духа, или жизненная установка <…> И как у отдельного индивида односторонность его сознательной установки компенсируется в порядке саморегулирования бессознательными реакциями, так искусство представляет процесс саморегулирования в жизни наций и эпох».[14]
«Архетип древнее, нежели культура, так что он не передается традицией, миграцией или речью».[15]
Вышеприведенные мнения освещают данный вопрос с общеэстетических позиций. Такие же закономерности четко наблюдаются и в применении к отдельным видам искусства ( и известных с древнейших времен, и таких современных, как, например, кинематограф ).
Поэзия:
«Стихотворение должно складываться не из слов, но из замысла, всякие же слова должны отходить на второй план по отношению к ощущению». [16]
«Быть поэтом – значит позволить, чтобы за словами прозвучало Пра-слово».[17]
Изобразительные искусства:
«Символика превращает явление в идею, идею в картину, но так, что идея в картине всегда остается бесконечно воздействующей и недостижимой и, даже будучи выражена на всех языках, все же остается несказуемой».[18]
Музыка:
«Культ рационализма создал у мещанской публики убеждение в том, что все может вместиться в понятийные категории; в отношении музыки это приобретало порой уродливую форму».[19]
«Любая семантическая интерпретация музыки опирается или на указания композитора ( названия, программы и др.), или на ассоциации, или, наконец, на традиции. <…> Если бы ценность произведения искусства зависела от того, что означает оно во внехудожественном смысле, оно должно бы утратить ценность с той минуты, когда значение ( то, что произведение символизирует) перестает быть актуальным и важным. Между тем барокко, например, оставило нам множество произведений с «ключом», и хотя загадок этих мы уже теперь не расшифруем, произведения эти продолжают будить в нас живой отклик».[20]
«Музыка начинается там, где слово бессильно. Музыка создана для невыразимого»[21]
Кинематограф:
«Отсюда вытекает невозможность создания грамматики фильма, поскольку всякая грамматика основывается на фиксированности, единичности и условности знаков. Все попытки в этом направлении неизменно заканчивались провалом, да и сами претензии на грамматикализацию свидетельствуют о незнании художественных и семиотических свойств движущегося изображения».[22]
«В целом для семиотических моделей языка кино характерным является неясность понимания уровня грамматики в этом случае. Более привычным положением становится следующее: грамматика здесь, в отличие от естественного языка, носит творческий характер. Если в случае обычного общения мы получаем сообщение, но код уже записан у нас в неизменном виде, в случае киносообщений мы получаем сообщение, для которого от нас требуется еще и реконструировать код, с помощью которого оно было написано (соответственно, и режиссер должен сначала создать свой язык, а затем написать на нем свое сообщение».[23]
Из всего вышеизложенного очевидно, что если и имеет смысл говорить национальном искусстве и культуре, то, безусловно, не в том понимании , которое основным и единственным критерием национального считает обязательное и исключительное использование национального языка. Ибо язык искусства – это язык прежде всего его произведения , а не автора.

«Лучшее из всего того, что дает наш мозг, совершается независимо от сознания».
Фрэнсис Гальтон

Одним из основных аргументов сторонников “мифа о языке” является следующее положение: национальное мышление может быть основано только на основе национального языка, так как вообще язык лежит в основе всякого мышления. Так ли это? Действительно ли слово и только слово является основным содержанием и вообще способом существования человеческой мысли ? Данные современной психологии и нейрофизиологии никоим образом не подтверждают этого. Как известно, зоны речи ( Брока, Вернике и аурикулярная) находятся в одном полушарии ( в большинстве случаев в левом), распознавание образов и обработка их сосредоточены в противоположном полушарии.
“Мысль правого полушария – это образ, гештальт. Такая мысль может служить основой догадки, интуиции”. [24]
«Таким образом, правое полушарие ориентируется на внеязыковую реальность, на то, что стоит за словом».[25]
Исходя из этого, словесный и образный способы обработки информации как минимум равноправны, и мышление образами – такая же реальность, как и привычное всем словесное изложение своих мыслей, особенно когда речь идет о творчестве. В качестве иллюстрации можно привести слова А. Эйнштейна ( из ответа на анкету Ж. Адамара о языке мышления): «Слова, написанные или произнесенные, не играют, видимо, ни малейшей роли в механизме моего мышления. Психологическими элементами мышления являются некоторые, более или менее ясные знаки и образы».[26]
Лишь традиционно способность к овладению языком считается одним из важнейших биологических признаков человека, как вида. Ничуть не меньшее значение может иметь, например, способность к изготовлению и распознаванию изображений:
«Единственным качественно новым археологическим материалом, появляющимся с новым видом человека (гомо сапиенса, вытеснившего неандертальца), является изображение – скульптурное, графическое, живописное…а также образы, созданные по подобию предметов, существуюших в природе» – пишет искусствовед и археолог В. Б. Мириманов и называет умение рисовать величайшим, «не имевшим себе равных по последствиям », завоеванием разума».[27]
Добавим, что не менее уникальной является способность человека к созданию звуковых композиций, не имеющих сигнального значения (какое имеет, например, пение птиц). Вместе с тем даже самым ярым защитникам чистоты национальных традиций в музыкальном и изобразительном искусствах не приходит в голову определять национальность человека по его рисункам или песням. Почему же в качестве такого критерия принимается язык?

«Так, слово, благая весть о единстве человечества… стали в наше время источником подозрительности и недоверия всех ко всем. Суеверие слов является одним из наихудших наших врагов».
Карл Густав Юнг

Из предыдущих разделов становится очевидно, что и в практике межнационального культурного взаимодействия, и в развитии и содержании каждой из национальных культур, и в непосредственном общении их носителей, несравненно больший объем информации приходится на долю невербальных способов коммуникации. Отсюда следует, что языковая проблема не имеет столь исключительного значения для развития той или иной культуры. Отличие одной национальной культуры от другой, если оно объективно имеет место, должно проявляться не только и не столько в языке, сколько в невербальной сфере ( как в силу большего объема информации, приходящегося на долю данной сферы, так и в силу связи данной сферы с глубинными, фундаментальными слоями человеческой психики). Почему же именно проблемы, связанные с языком, оказались в центре политических и межнациональных конфликтов, и почему именно в этой сфере ищут панацею от всех проблем развития национальных культур и национального самосознанания?
Самый простой ответ – в силу того, что язык является наиболее простым, традиционным и доступным на бытовом уровне, способом национальной идентификации ( исключая расовые отличия, если таковые, конечно, имеют место). Кстати, именно эта кажущаяся простота, легкость подобного метода идентификации и порождает подавляющее большинство проблем в данной сфере – возникает соблазн консолидировать нацию за счет унификации языка. ( Правда, в тех случаях, когда такая унификация удается, тут же возникают поиски замаскированного «малого народа», «пятой колонны» и т. п. внутри «объединенной» таким образом нации, т.е. проблема не решается, а загоняется вглубь). Но, помимо недобросовестности политиков и малой осведомленности в этих вопросах основной массы населения, а также «профессионального кретинизма» филологов и членов Союзов писателей разного рода, воспринимающих все исключительно через призму своих профессиональных интересов, не говоря уже о прямой политической ангажированности многих деятелей науки, культуры и масс-медиа , имеются и более глубокие гносеологические и идейные корни «мифа о языке». К ним следует отнести прежде всего:
- христианство с его обожествлением Логоса;
- рационализм европейского Просвещения;
- бихевиористическое направление в психологии (не только бихевиоризм, как таковой, но и его предшественников, включая учение И.П. Павлова, особенно его официально канонизированную версию, а также направления психологии, психотерапии, педагогики, подвергшиеся влиянию бихевиоризма);
- т. н. марксизм - ленинизм (и прежде всего его догматическую интерпретацию).
Начнем с последнего источника, тем более, что влияние марксизма по-прежнему ощутимо на постсоветском пространстве. Очень часто даже непримиримые политические противники марксизма обнаруживают трогательное согласие с ним по многим вопросам, сами не осознавая этого. Между тем в эпоху становления марксизма психология, особенно теория бессознательного, и нейрофизиология, находились в зачаточном состоянии. Это и позволяло основоположникам диалектического и исторического материализма категорически утверждать, что мышление может быть только вербальным, что «язык есть непосредственная действительность мысли».[28]
Прямым наследником марксизма ( хотя это родство неоднократно пытались отрицать обе стороны) является бихевиоризм. Так, Д. Б. Уотсон, теоретический лидер бихевиоризма, распространил «принцип «обусловливания» ( условнорефлекторный детерминизм)… также и на мышление, предложив «периферическую теорию», согласно которой мышление идентично субвокальному (неслышному) проговариванию звуков громкой речи, а сами эти звуки являются условными сигналами обозначаемых ими объектов. Говоря уотсоновским языком, мышление – это «навык гортани» и его органом является не мозг, а гортань»[29]
Не правда ли, похоже и на вышеприведенное утверждение классиков марксизма, и на практические действия некоторых ( отнюдь не марксистки настроенных ) политиков, вопреки очевидному продолжающих считать принудительное установление языкового единообразия лучшим средством сплочения нации?
В свою очередь, марксизм, как явление западноевропейской культуры, унаследовал ряд ее характерных особенностей, восходящих к христианству.
«Несмотря на преобладание безрелигиозности, наше время, так сказать, наследственно отягощено достижениями христианской эпохи. А именно господством слова, того самого Логоса, который является центральной фигурой христианской веры. Слово буквально сделалось нашим божеством и остается им даже там, где с христианством знакомы только понаслышке. Слова «общество», «государство» и им подобные настолько конкретизировались, что стали чуть ли не олицетворенными. В верованиях толпы государство превратилось в неистощимый источник благ еще больше, чем короли в былые времена…Общество возведено в ранг высшего этического принципа, его наделяют даже какими-то творческими способностями. Никто не замечает того, что необходимое на определенной стадии обожествление слов обладает и опасной изнанкой… Вера в «слово» делается суеверием, слово приобретает черты адских лозунгов. Суеверие слов служит орудием обмана: с помощью пропаганды и рекламы граждан благополучно надувают, совершаются политические сделки и компромиссы, ложь достигает невиданных ранее размеров».[30]
Увы, добавить к этому нечего, разве что список «им подобных» фетишизируемых слов сейчас значительно больше и продолжает расширяться. И описание ситуации, и ее анализ продолжают оставаться актуальными и сейчас. Еще один общий момент между марксизмом и буржуазно-просветительской идеологией ( а именно к ней, по сути, восходит идея «национального государства») – это вульгарно-рационалистический подход к художественному творчеству, непонимание специфики которого демонстрируют и нынешние национал-демократы.
«Представление о художественном произведении как символе и о художественном языке как языке символическом занимало умы в течение целых веков, однако новейшие времена в значительной степени затемнили его смысл. По мере того, как отдельные искусства теряли статус свободных ремесел и превращались в профессии, вследствие чего они стали подвергаться воздействию экономического механизма буржуазного общества, возникла проблема защиты не только независимости художника, но и специфики художественного произведения. <…>То и дело взрывающиеся в XIX веке петарды лозунгов «искусство для искусства» были не чем иным, как демонстрациями против заказа, который буржуазный меценат независимо от его политической окраски пытался навязать искусству. Уже XVIII век включил в этот заказ наряду с моралью, понимаемой в мещанском духе, также политику и философию. Девятнадцатый век прибавил еще и науку <...> Лозунг «искусство для искусства» представляется абсурдным или реакционным только в отрыве от исторической почвы».[31]
Сейчас очевидно стремление навязать культуре и искусству очередной заказ – примитивное понимаемое «национальное». И именно язык, как наиболее поддающийся контролю элемент сферы культуры, чаще всего является первоочередной целью этих стремлений.
Попытки свести проблему межнационального общения и взаимодействия к вербальным контактам, а проблему национальной идентификации к овладению национальным языком, дают грубо искаженное представление о реальности происходящих процессов, служат источником и оправданием для некомпетентных или прямо недобросовестных политических и ведут к усилению деструктивных тенденций в обществе.
Использование языкового критерия в качестве единственного критерия национальной принадлежности явлений культуры (оставляем в стороне принципиальную условность подобной принадлежности) приводят к обеднению национальной культуры за счет насильственного исключения из нее не только отдельных явлений, но и целых пластов. В конечном итоге это ведет к разрушению культуры как целостной саморазвивающейся системы, превращает ее в искусственное, механическое собрание подобранных по одному произвольному признаку «объектов». ( Не можем отказать себе в удовольствии привести еще одно мнение по этому поводу:
«Остается только образумить… другой вид нетерпимых маньяков, которые считают национальную принадлежность одним из достоинств романса или квартета. Эти добропорядочные люди не хотят, чтобы наслаждение было космополитично; они забывают, что нет музыки французской, итальянской, немецкой или испанской, а есть музыка хорошая и плохая. Вот и все. Метрическое свидетельство ничего не может прибавить ни к ее достоинствам, ни к ее недостаткам».[32])
Наконец, «филологический фетишизм», попытки тотальной вербализации противоречат основным принципам функционирования человеческой психики, нарушают баланс между рациональным и эмоциональным, словесно-логическим и образно-чувственным, сознательным и бессознательным, внедряют в массовое сознание принципиально неверное представление о человеческой психике, что, в конечном итоге, усиливает невротизацию как отдельных индивидов, так и всего общества. ( « …Stack Sullivan… различал три типа коммуникации между людьми: прототактическую, паратактическую и синтактическую. Первая состоит в непосредственном переношении эмоций с одного на другого человека (так называемая эмпатия), которая нормально имеет место у грудных детей. Во втором типе эмоции переносятся при помощи сигнала – жеста, выражения лица, слов и т. п. Сигнал приобретает магическую силу, вызывает ожидаемый эффект у человека, с которым пребываем в контакте. Этот тип коммуникации характерен для анального периода развития (3 – 6 годы жизни), а в форме регресса, по мнению Сулливена, появляется при шизофрении. И, наконец, третий тип коммуникации охватывает уже полное понимание другого человека, при котором принимают участие все психические функции – познавательные, эмоциональные и волевые».[33])

Надеемся, что эта попытка привлечь внимание к тем аспектам национальной проблематики, которые обычно освещаются недостаточно, и устранить существующий и в теории, и в практике, и в массовом сознании перекос в сторону языкового вопроса, послужит началом для более глубокого рассмотрения этого круга вопросов, имеющих не только теоретическое, но и несомненное практическое значение.

[1] – Почепцов Г.Г., Имиджелогия, Изд. «Рефл-бук», М., 2000 г. – с. 273
[2] - Graber D. A.., Making Campaign News User Friendly// American Behavioral Scientist, 1993, №2 – цит . по изд. Почепцов Г.Г. , Имиджелогия – с. 280
[3] - Почепцов Г.Г., Имиджелогия - с. 69
[4] – Кемпински А., Психопатология неврозов, Польское медицинское издательство, Варшава,1975 - с. 298
[5] - Почепцов Г.Г., Имиджелогия - с. 298
[6] - Там же - с. 141
[7] – Кант И., Соч.: в 6 т., М., 1966, т.5 .- с. 332
[8] - Эко Умберто, О членении кинематографического кода//Строение фильма, М., 1985 – с. 81
[9] – Яроцинський Ст., Дебюсси, импрессионизм и символизм, М., «Прогресс», 1978 - с. 52
[10] – Адлер Г., Лекции по аналитической психологии, М. – К., 1996 – с. 69
[11] – Королев.Э. А., Ранние формы танца, Кишинев, «Штиинца», 1977 – с. 193 - 194
[12] - Почепцов Г.Г., Имиджелогия – с. 280
[13] – Юнг К.Г., Об отношении аналитической психологии к поэтико-художественному творчеству – цит. по изд. Юнг К.Г., Архетип и символ, М., «Ренессанс», 1991 - с.283
[14] - Там же, с.284 - 285
[15] – Зеленский В., Послесловие к сборнику – Аналитическая психология: прошлое и настоящее/ Юнг К.Г., Сэмюэлс Э., Одайник В., Хаббэк Дж; Сост. Зеленский В., Руткевич А.М. –М., «Мартис», 1997 – с.291
[16] – Ст. Малларме, письмо к А. Казалису, октябрь 1864 г. – цит. по изд. Яроцинський Ст., Дебюсси, импрессионизм и символизм, М., «Прогресс», 1978 - с. 145
[17] – Гауптман Г. – цит по изд. Юнг К.Г., Архетип и символ, М., «Ренессанс», 1991 – с. 282
[18] - Гете И. В., Статьи и мысли об искусстве, Л. – М., «Искусство», 1936 – с. 347
[19] - Яроцинський Ст., Дебюсси, импрессионизм и символизм, М., «Прогресс», 1978 - с. 79 - 80
[20] – Там же, с. 76 - 77
[21]- К. Дебюсси – цит по изд. Яроцинський Ст., Дебюсси, импрессионизм и символизм, М., «Прогресс», 1978 - с.60
[22] – Митри Ж., Визуальные структуры и семиология фильма//Строение фильма – М., 1985 – с. 44
[23] – Почепцов Г.Г., Имиджелогия – с. 298
[24] – Деглин В. Л. и др., Язык и функциональная ассиметрия мозга//Труды по знаковым системам, Вып.16, Тарту, 1983 – с.39
[25] – Иванов А., Абсолютное зеркало, М., «Знание», 1986 – с.173
[26] - Там же – с.173
[27] – Демидов В.Е., Пойманное пространство, М., «Знание», 1982 – с. 9
[28] – Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., т.3 – с. 448
[29] – Ярошевский М.Г., История психологии, М., «Мысль», 1976 – с. 340 [30] – Юнг К. Г., Настоящее и будущее – цит. по изд. Аналитическая психология: прошлое и настоящее/Юнг К.Г., Сэмюэлс Э., Одайник В., Хаббэк Дж., Сост . Зеленский В., Руткевич А.М. – М., «Мартис», 1997 – с. 148 - 149
[31] - Яроцинський Ст., Дебюсси, импрессионизм и символизм, М., «Прогресс», 1978 - с. 60
[32] – Стендаль, Жизнь Россини, пер. А.М. Шадрина, К., «Муз. Україна», 1985 – с. 80
[33] - Кемпински А., Психопатология неврозов, Польское медицинское издательство, Варшава,1975 – с. 300